– Господи помилуй, – на повороте его слегка занесло к окну, – ты скажешь мне, в чем дело, или нет?

Я несся к Гарнетхиллу, стараясь срезать дорогу, где только можно, мчался по узким переулкам, задним дворам, не реагируя на светофоры и сигналы других водителей. По дороге я рассказал Лесу всю историю. Он издал стон мученика.

– Я же предупреждал тебя: не лезь к этим парням. Они большие вонючие гангстеры. И мне не стоило связываться с тобой. Я слышал, что Трэпп слинял, и собирался предупредить тебя держать ухо востро. Сделай одолжение, покончи с этим. Я совсем не рад, что ввязался во все. Знаешь, что – когда мы доберемся до дома этой девушки, ты высади меня где-нибудь. Вообще тебе лучше бы вернуться, встретиться лицом к лицу с Джеймсом Андерсоном, а потом пускай у вас с Розой случится частичная потеря памяти.

– Я-то думал, ты из тех, кто идет до конца.

– Ты неправильно думал.

– Ладно, поступай как знаешь.

– Господи! – Лес снова воззвал к богу, когда мы проскочили перед самым носом двухэтажного автобуса. – Ты хоть постарайся довезти нас целыми. – Он наклонился вперед и начал крутить радио. – Попробуем поймать полицейскую волну. Скорее всего они уже там, и она невредима и здорова, как лошадь.

Он принялся вертеть колесико, и кабина наполнилась мерзкими дребезжащими звуками, сигнальным писком и обрывками слов и мелодий. Затем в диссонанс пробилась равномерная пульсация. Этот ритм проникал всюду, как раковая опухоль расползается по всему телу, до самых кончиков пальцев ног.

Большой барабан казался частью тела бьющего в него мужчины, словно второй живот, гордо поднятый, как у беременной на последних месяцах. Мужчина громко бил по натянутой коже, отстукивая удар за ударом, взмахивая палочками в воздухе, переходя на дробь, которая казалась каким-то зловещим предупреждением. За ним в ритм шагали члены братства: все невысокого роста, в шляпах-котелках, оранжевых и золотых накидках с бахромой, наброшенных поверх черных костюмов. За ними двигалась шеренга малых барабанов, отбивающих более быстрый ритм: не уйдешь, не уйдешь, не уйдешь. Вслед за ними мелодию выводили дудки.

А за флейтистами женщины несли цветы, важно вышагивая в модных шляпах и костюмах, в какие обычно наряжаются матери невест на свадьбах. Сбоку, словно часть ритуала, в ритм барабанам двигалась полицейская охрана.

Оранжевый Ход – часть фольклора Западного побережья Шотландии. Каждую весну в маленьких, богом забытых городах, где остановились сталелитейные фабрики, закрылись шахты, а также в больших городах, где заводы стоят бесхозными, а верфи страдают без заказов, мужчины наряжаются в костюмы Оранжистов и маршируют в честь Короля Билли [24] . И сам парад, и его участники являют собой сборище безумных, больных, бедных и неимущих. Частые драки во время Хода стали почти легендами. Выказать свое неуважение, встав у них на пути, считается самым опасным грехом. «Рассечь Ход» – плохая идея. Я вышел из фургона, оставив его на середине дороги, и пробрался сквозь толпу зевак к идущим. Один из оркестрантов задел меня барабанной палочкой по плечу – да так, что я с трудом удержался на ногах. Пробивая дорогу локтями, я выскочил с другой стороны. Констебль закричал мне вслед: «Стой!» – но я не обратил на него внимания и побежал под откос, к Баклич-стрит.

Кто-то бежал за мной по следам, дышал мне в затылок, но я не был уверен, кто это – Лесли или полицейский. Стайка детей проводила меня сочувствующим взглядом, после того, как я с трудом обскакал и обежал их игрушки: полуодетых кукол, коляску и трехколесный велосипед. Три пожилые дамы на ступенях итальянской часовни осуждающе покачали головами и зашептались. Пожилой китаец прижался спиной к плакату с рекламой болливудского видео, приклеенному к витрине его магазина.

Он апатично наблюдал за мной, покуривая самокрутку. Очередь у кинотеатра уставилась на меня так, словно кино уже началось. Я почти добрался до места. Повернул за угол и остановился перевести дыхание. На дороге стояли две полицейские машины. На мгновение темная улица окрасилась малиновым цветом, словно я посмотрел сквозь тонированные стекла. Замелькали огни: кровь, нет крови, кровь, нет крови…

У меня за спиной хлопнула дверь. С лестницы донеслись обрывки шепота… Крик., кричали… слышишь?… Крик… страшновато стало, да… убийство… кто-то сказал: убийство… крик… помереть можно со страху… до костей проняло… полицейские… кучка ублюдков… я слышал сирены…

Слышал сирены, он сказал, я пойду и помогу, девушке нужна помощь, а я говорю, нет, не пойдешь, ты остаешься здесь… Приятель… сексуальный маньяк… один из семейки… насилие, это точно… никогда не слышал такого крика… со времен войны… с тех пор как Папуля уехал… только в субботу вечером… испугал кошку… из-за нее молоко прокисло… перевернула суп… у меня со страху живот свело…Я бежал по длинной спирали лестницы, уже осознавая, что гонка проиграна, но не в силах остановиться… посмотрите на него… худосочный вонючка… спешит… ужасно спешит… муж ее… слишком старый для мужа… любовник… слишком страшный… врач… слишком грязный… полицейский… вряд ли… недостаточно шустрый.Я хорошо представлял себя со стороны – ничтожный жук, ползущий по изгибам ракушки… заколол… изнасиловал… прирезал… приставал… убил… господи спаси… господи помоги… Боже помоги ей… Помоги ей и спаси ее…

Собаки в соседских квартирах лаяли и бросались на двери, когда я пробегал мимо. Я словно вышел из собственного тела. Кукла, насильно брошенная в чужую галлюцинацию. Дверь в квартиру Анны-Марии была приоткрыта. Я распахнул ее и вошел.

Мертвое тело казалось маленьким. Голова откинута назад, бледное лицо обращено к небу, губы застыли в жуткой гримасе, в последнем предсмертном стоне. Красное море поблескивало на ковре, перетекая в липкую алую реку, которая заканчивалась размазанными коричневыми пятнами, там, где он отчаянно пытался добраться до выхода. Кровавые руки прижаты к животу, словно умирающий хотел что-то удержать. Виднелись кишки, воняло распадом и разложением.

– Кто бы подумал, что в этом старике так много крови? – прошептал я.

Анна-Мария в спортивном костюме с кровавыми пятнами и накинутым на плечи одеялом услышала мой голос, отошла от женщины-полицейского, с которой разговаривала, и побрела ко мне.

– Убить мертвого человека – это грех? – шепотом спросила она.

Я прижал ее к себе. Мы вместе смотрели, как полицейский фотограф присел, настроил объектив и навел его на тело. Сверкнула вспышка, и мистер Маккиндлесс – человек, которого я знал под именем Скорба, – остался запечатленным навсегда.

23. Протокол

Мой допрос вел полицейский моложе Андерсона. Хороший пиджак и слегка высокомерный тон, который я обычно встречаю в штыки. Однако я рассказал ему все – начиная с фотографий и заканчивая ограблением в аукционном доме. Когда я говорю «все», то, конечно, не имею в виду рассказ со всеми подробностями. Само собой, я сильнее всего нажимал на Трэппа, но ничего не сказал про Леса, подпольную торговлю Джона, сомнительный операторский опыт Дерека и про наши планы по поводу аукционных денег. Себя я просто разложил по полочкам, распластался на кресте, готовясь принять мученическую смерть. Когда же он вдруг отпустил меня, я даже воспротивился. Я остался сидеть в кресле и сказал: